Карибы - Страница 27

Он был уже в нескольких сотнях метрах от противоположного берега, когда вдруг с изумлением обнаружил, что несколько плавающих бревен медленно, но неотвратимо двинулись прямо к нему; приглядевшись к ближайшему, он заметил два горящих глаза и вытянутое рыло, а чуть ниже — огромные острые зубы.

— Вот черт! — воскликнул он в изумлении. — Ни хрена себе ящерки!

Когда же одна из этих «ящерок», добрых три метра в длину, с раздутым животом, прибавила ходу, одновременно разевая огромную пасть, полную желтых зубов, бедный канарец в полной мере осознал, что ему грозит.

— Боже мой! — ахнул он в ужасе. — Что за черт?

Он мигом бросился к ближайшему дереву и забрался на первую попавшуюся ветку, вцепился в ствол и попытался сдержать непобедимую дрожь, от которой в любую секунду мог свалиться в воду.

И посмотрел вниз.

Внизу разевали чудовищные пасти уже три десятка гигантских ящериц. Не было сомнений: одно неловкое движение — и он тут же будет разорван на сотню кровавых ошметков.

— Ну и местечко! — со злостью пробормотал Сьенфуэгос. — Если не люди, то рептилии — все хотят сожрать! Тут тоже явно нет никакого проку в том, чтобы быть христианином.

Он дрожал всем телом. Сьенфуэгос устроился на самой толстой ветке, чтобы немного успокоиться и поискать выход из трудного положения, в котором очутился.

Но никак не находил.

Шли часы, но ни одна из омерзительных тварей с остекленевшими глазами не сдвинулась от дерева, природа явно наградила их бесконечным терпением, как и способностью плыть вдогонку за обедом на пятьдесят метров.

Не дрогнул ни единый листик или цветок, это похожее на преисподнюю место застыло в полнейшей неподвижности, напоминая скорее лишенную жизни картину, словно сохранилось в том первозданном виде, как и было сотворено миллион лет назад.

С наступлением сумерек несчастного канарца обуял ужас, а когда тени над безмолвным озером сгустились окончательно, он понял, что как только погрузится в сон, то упадет, словно перезревший плод, прямо в пасть зверюгам, и потому он привязал себя широким поясом к стволу и приготовился пережить еще одну ночь кошмара и мучений.

Усталость вскоре освободила его от долгой битвы со страхом, и полчаса спустя Месиас Сьенфуэгос уже тихо посапывал.

9

На рассвете клочья густого тумана, по какому-то капризу природы разбросанные над поверхностью воды, придали озеру еще более зловещий вид. Всё остальное осталось неизменным, разве что число кайманов увеличилось (именно их Сьенфуэгос называл ящерицами) — они собрались вокруг дерева, на которое он залез.

Ночь была долгой, изматывающей и безнадежной, а новый день отнюдь не обещал перемен к лучшему. Рыжий чувствовал себя совершенно беспомощным, поскольку даже речи не могло быть о том, чтобы покинуть шаткое убежище и добраться до берега, минуя жуткий барьер распахнутых челюстей, полных острейших клыков.

Прислонившись к стволу, он откинул голову, чтобы взглянуть на клочок голубого неба — будто играя с канарецм, он то появлялся, то исчезал в болотном тумане. Сьенфуэгос не мог сдержать грустную и ироничную улыбку, припомнив бесчисленные трудности, которые ему пришлось преодолеть за последние годы — и всё для того, чтобы застрять здесь, став объектом пристального внимания со стороны голодных тварей с чешуей, похожих скорее на чудовищ из страшного сна, чем на живых существ. Он вспомнил рыдания и отчаяние несчастных юнг на «Санта-Марии», темными ночами трясущимися от страха перед огромными морскими змеями, способными одним ударом потопить корабль. Теперь-то, убедившись, что обычная ящерица может вырасти до таких размеров, чтобы попытаться его сожрать, Сьенфуэгос готов был поверить в то, что в Новом Свете всё возможно.

Где еще можно найти подобную ошибку природы, кто бы мог представить, что человеку придется спасаться на дереве от ярости существ, которых на его родном острове дети прогоняют камешками?

И тут рядом послышался смех — несомненно, человеческий.

Сьенфуэгос осмотрелся, но не заметил ничего, кроме кайманов, нескольких обезьян на соседнем дереве и темной линии джунглей вдали, и потому он приписал этот смех своему воображению, вызванному слабостью и теми трудностями, которые в последнее время ему пришлось преодолеть. Но через некоторое время смех повторился, этот звук ни с чем нельзя было спутать.

Канарец начал подозревать черного попугая с большим желтым клювом, сидящего на спине одной из гигантских водных ящериц, поскольку звук шел откуда-то снизу, но как он ни всматривался, Сьенфуэгос так и не заметил, чтобы птица открывала клюв и издавала похожие на смех звуки.

Когда безмолвие лагуны в третий раз прервал абсурдный смех, Сьенфуэгос решил, что его издает кайман — та огромная тварь, что застыла с распахнутой пастью.

От удивления он чуть не свалился с дерева, и если бы не привязал себя к стволу, то скорее всего оказался бы в челюстях одной из гнусных тварей.

— Господи, помилуй! — прошептал он ошеломленно. — Не иначе я схожу с ума.

Но на этом поразительные события не закончились. Ошеломление Сьенфуэгоса достигло пика, когда он потрясенно увидел, как чудовище вдруг согнулось пополам и откинуло голову назад, из остатков покрытого чешуей тела показалась голова, а под ней оказалась нескладная фигура маленького туземца с улыбающимся лицом. Он лежал в крохотной пироге. Индеец ткнул в Сьенфуэгоса пальцем и воскликнул на асаванском диалекте:

— Ну надо же, человек-кокос!

— Мать твою за ногу, сукин ты сын! — выругался канарец на чистейшем кастильском. — Как же ты меня напугал! Кто ты такой? — перешел он затем на язык собеседника.